мы и сидели, человек и пес. Я представлял, что доберман – демон в зверином обличье, которого инстинкты привели к моей окровавленной рубашке. Я рисовал в воображении, как Стрелок выпускает свиную кость, потом мощно скачет вперед, на рубашку, впивается слюнявыми зубами в грудь, разрывая хлопок пиджака, и пронзает легкие или сердце. Я не мог вздохнуть. Глядя на собаку и сжимая несчастное «Полное руководство по геральдике», я чувствовал себя дразняще близко к смерти.

Где-то ходили люди, играли в карты и шахматы, обрабатывали друг другу раны, гоняли летучих мышей. Они словно пока что не знали страха. Но я им не завидовал. Сам я чувствовал то же, что и люди в древности, на заре времен, когда мир кишел первобытными угрозами и жизнь зависела от прихоти и милости кровожадных богов.

– Ну давай, убей меня, – приказал я псу. Он не выпускал кость. О чем он думал? Никак не узнать. Он же всего лишь пес.

Задувал ветер, и играла музыка. В библиотеку заносило снег. Люди вели беседы, но я к ним не прислушивался. Я чувствовал холод. Глаза Стрелка поблескивали, я прижимал к себе книгу. Глядя в пасть, на эти белые зубы и черные десны, легко было вообразить, какую силу и власть ощутили наши предки, приручив животных вроде Стрелка.

Что за зверь. И на кой черт ему такой хозяин, как алкоголик Чак?

– Ты же понимаешь смерть, правда? – сказал я ему.

Он тихо рыкнул, потом ловко перехватил кость в зубах. Хрусть-хрусть. Я счел это за ответ. И тогда излил доберману душу:

– Давным-давно люди отмечали смерть и перерождение жертвами, сжигали подношения. Мир был холоден и неприветлив, только зазеваешься – и тебя подкараулит враг, поразит копьем или дубиной. Ненастье могло погубить твой урожай всего за одну ночь, обрекая на голод. Каждый день приносил новый ужас. Злые духи напускали на людей гром и молнии, болезни и чуму, свирепых бестий всех мастей. Люди придумали язык, чтобы доносить друг другу свой страх в словах. Люди все время страдали. Они верили, что будут вознаграждены за эти страдания. Это и зовется долей людской.

Мне казалось, что собака слушает. Что за страшный нос у Стрелка. Возможно, он понимал по серьезной интонации, что я говорю о важных материях.

– За годы человечество придумало немало способов облегчить страдания, и во многом человеческую историю можно рассматривать как нескончаемый путь к этой цели, – рассказывал я ему. – Хотя страдание можно отсрочить, целиком его избежать нельзя. Это и есть главный урок мировых религий. Пожалуйста, не пускай слюни на книгу. Ладно, Стрелок? Хороший мальчик. Это и есть главный урок мировых религий. На чем я остановился? Мы терпим тяжесть бытия. Чтобы терпеть, нужно приносить жертвы. Нужно отдавать себя Богу и собрату-человеку. Для того и существует Король кукурузы.

Пес как будто вправду слушал. Словно знал – показывал мне, что знает, – о чем я говорю. Конечно, я и сам понимаю: предполагать, будто звери понимают символизм, слишком смело. Но я верил в лучшее в Стрелке.

– Король кукурузы – это архетип, дух урожая. Его история стара, как само человечество. В примитивных обществах на заре цивилизации, когда верили, что духи обитают во всем – в горах и озерах, деревьях и траве, кошках и собаках… – Тут я улыбнулся Стрелку; он навострил уши, и я продолжил: – …Ни к одному духу не относились с таким почтением, как к духу кукурузы. Она дарила еду и зерновой спирт. От урожая зависела жизнь, и потому ради богатого урожая было заведено приносить людей в жертву. Эти люди – мученики. При жизни – а смерть их была мучительной, Стрелок, очень мучительной – людские воплощения Короля кукурузы почитали как богов. Это их кровь удобрит почву, это их слезы принесут дожди, это их плоть утучнит поля. Они умирали, чтобы другие жили. Сегодня во многих популярных религиях распространено подражание тому древнему обычаю. – Тут пес начал терять интерес. Он зевнул и перехватил кость в пасти. Я быстро добавил: – В некоторых случаях Королю кукурузы вырывали сердце и пожирали, пока оно еще билось!

Я нервничал, рассказывая об этом Стрелку. Кровь на моей рубашке – отличная мишень. Все мы слышали жуткие истории о том, как домашние животные впадают в дикость и разрывают хозяев на клочки. С корейкой Стрелок вон как ловко расправился. У него дернулся нос. Возможно, он уже сыт. Я объяснял, что современные люди позабыли древние ритмы смерти и возрождения, но все еще возможно, приняв психоактивные вещества и надев соответствующие маску и костюм, восстановить связь с первобытными гранями «я» и воспроизвести в ритуальной форме важное торжество жертвоприношения и унижения; что в некоторых отношениях это и есть суть семейных встреч. Закончил я так:

– Понимаешь, Стрелок, Король кукурузы – это мой дар братьям. Каждый год я выпиваю, потом надеваю костюм – и они охотятся за мной. К счастью, большинство давно уже не в форме. В конце концов Король кукурузы должен умереть. Тогда семья человека сможет процветать и развиваться.

На этом моя беседа с собакой завершилась. Но Стрелок не уходил. Сперва он разрешил его погладить. Что за славное создание. Он всего-то хотел того же, чего время от времени хотим мы все: сложить оборону и почувствовать любовь.

– Стрелок, хочешь быть моей собакой?

Мой страх перед ним ушел. Вместо страха пришло самообладание; теперь я понимал, почему люди держат домашних животных. Я поднялся с кресла, осторожно держа перед собой «Полное руководство по геральдике», – просто на всякий случай, – и даже не стал притворяться, что у меня болит нога. Ну и что, если Лестера что-то не устроит? Уже поздно, пора наконец пойти к африканским маскам, выбрать со стены красочный головной убор, надеть, а потом бегать кругами и вопить скабрезности, чтобы раззадорить людей.

– Идем, Стрелок.

Вместе с собакой мы тихо прошли мимо раскинувшихся на диванах раненых, мимо мужчин, лежащих на подушках или просто лицом в красочный ковер. По дороге я поднял взгляд: не вернулось ли лицо отца, пока я дружески беседовал со Стрелком? Но лица не было, только бурое пятно, потемневшее еще сильнее из-за новой протечки там, где находился бы рот отца, будь он на месте. Вокруг большого кожаного дивана собралась компания. Оттуда меня окликнули:

– Даг! Не спать!

Я оглянулся и увидел, что в меня летит подушка. Она была синяя, и я бы ее не разглядел, если бы не потертые золотые кисточки. Они блеснули на свету – и я поймал ее; и Шеймус, наш тренер, воскликнул:

– Отличные рефлексы, Даг! Неси подушку сюда.

Оставалось только подчиниться.

– Даг, ты квотербек-ветеран, так что стратегию я поручаю тебе, – сказал Шеймус, после чего Ангус любезно разметил линию розыгрыша там, где насыщенно-синяя окантовка бухарского ковра встречалась с красной, я положил на эту линию подушку, и Шеймус произнес: – Ковер – это поле.

Мы встали в круг. Стрелок сунул к нам свой мокрый нос. Так нас стало восемь плюс доберман – можно было рассчитывать, что он будет рычать на противников. Я встал на колено, всмотрелся в лица братьев.

Мы были не молоды. Совсем не молоды. Никто не пришел в подходящей обуви.

– Во имя всех святых, что мы вытворяем в такой час? – спросил я.

– А который час-то? – поинтересовался Ник.

– Больше двух, – ответил Ральф.

– Неужели уже так поздно? – спросил Ангус.

– Быть того не может, – сказал Грегори.

– Больше двух, – настаивал Фрэнк.

– Но мы же только что поели, – возразил Ангус.

– Мы ели несколько часов назад, – ответил Ральф.

– Тишина! Нужно определить стратегию перед игрой, – сказал я, останавливая начавшуюся перебранку. – Слушайте внимательно. У кого-нибудь есть выпить? Квотербеку нужно выпить.

Тут игроки затихли. Чувствовалось, что все немного удручены.

– Я сделаю вид, что передаю мяч Ангусу, – сказал я команде. – Ангус, ты идешь по слабому флангу, у третьего оленя поворачиваешь налево. Ник, ты перемещаешься по линии вдоль «Интеллектуальной истории». Топпер, пойдешь по центру через Максвелла для долгого броска, потом делаешь вид, что собираешься